На связи бывший сотрудник одной из компаний, где проще работать
(даже намного более крупной). Я отдал ей почти десять лет своей жизни,
придя туда зелёным выпускником заштатного юрфака и полагая, что надо
набираться опыта, тем более что обещали неплохие деньги. Сегодня, спустя
год после увольнения, я точно знаю, что ад мне не страшен.
Я привык к тому, что нужно вставать в шесть утра, потому что до работы полтора часа, а опоздание стоит десятой части зарплаты.
Я привык к тому, что уходить в шесть вечера, по окончании рабочего дня, считается моветоном. Как минимум — в семь.
Я
привык к тому, что полчаса, формально отведённые на обед, полностью не
имел права использовать никто, потому что работа превыше всего.
Я
привык половину рабочего времени тратить на написание никому не нужных
отчётов о всех своих действиях и перемещениях и объяснения дебилам и
гоблинам из службы безопасности, зачем мне, юристу, покидать офис и
ехать то в суд, то в налоговую, то ещё куда-нибудь, благо госструктур у
нас достаточно.
Я привык ходить в туалет и на перекур по расписанию. Привык к штрафам за секундные задержки.
Я
привык к тотальной слежке за мной. К прослушиванию звонков на работе и,
подозреваю, что и дома, к перлюстрации моей почты, в том числе личной, к
камерам и диктофонам по всему зданию компании, не исключая даже
столовую, туалеты и душевые.
Я привык к обыскам службой безопасности своих бумаг, одежды и портфеля. Привык к тому, что они всегда входили без стука.
Я
привык к электронным пропускам и к тому, что система их иногда
ломается. Я не мог попасть в отдел, на этаж, в кабинет и получал штрафы,
потому что для службы безопасности не бывает уважительных причин.
Я
привык, что больше двух нельзя собираться. Я привык, что с сотрудниками
нельзя иметь никаких отношений вне работы. Я привык к постоянным
доносам друг на друга. К ежемесячным проверкам на полиграфе. К тому, что
служба безопасности хранит на всех и каждого море компромата, который в
нужный момент можно вбросить на всеобщее обозрение (через
внутрикорпоративную газету, скажем). Так вся компания узнала о том, что
N. — гей, R. изменяет жене, Z. родила ребёнка не от мужа, а L.
пользовался услугами девушек лёгкого поведения.
Я привык к тому,
что все эти правила волшебным образом не распространяются на руководство
компании, набранное вполне по кровно-родственному принципу. Что
племянник гендиректора может приставать к любой девушке из колл-центра, и
пусть только кто-нибудь ему откажет. Что двое из восьми замов не
появляются на работе трезвыми, а один — месяцами отсутствует вообще.
Меня
не особенно удивило, когда для двоих сотрудников конфликт с высоким
руководством обернулся уголовным делом, а девушка из бухгалтерии
покончила с собой, потому что поняла, что никогда не выплатит
колоссальный штраф, наложенный из-за ошибки в расчётах. Не удивило,
потому что нам всем всегда спокойно и невозмутимо повторяли, что мы
никто, и никакого выхода у нас нет.
Но когда мне не дали отгул в связи с похоронами родного отца, сочтя причину неуважительной, я плюнул на всё и уволился.
Сейчас
мне чуть больше тридцати. Я наполовину седой, ссутуленный законченный
невротик с трясущимися руками, посаженным зрением и навсегда угробленной
пищеварительной системой. Моя «достойная зарплата», редко когда
доходившая до меня в полном объёме, не принесла мне ничего, из-за чего
стоило бы всё это терпеть.
Сегодня меня больше никто не
задалбывает. Но никогда, ни за что, даже под страхом смерти я не вернусь
в эту компанию или ей подобную.
|