Главная » 2012 » Ноябрь » 8 » Как я работал санитаром в психушке
18:45 Как я работал санитаром в психушке | |||
Уже на второй день нашему корреспонденту захотелось избить больного...
Помните, у Пушкина: «Не дай мне Бог сойти с ума! Уж лучше посох да
сума»? Статистика беспощадна: душевнобольных в России с каждым годом все
больше. А значит, многие из них - это завтрашние мы. Что довело людей
до «психушки»? Понять это - значит, понять что-то в себе. Наш спецкор по
фальшивой трудовой книжке устроился санитаром в крупную областную
психиатрическую больницу.Первое впечатление В нос бьет страшная вонь: коктейль из махорочного дыма, г...а и хлорки. Стены выкрашены зеленой масляной краской. Битая кафельная плитка на полу - точь-в-точь как на скотобойне. Сейчас набегут с ножами, завалят бычка... - Главное правило - спиной к больным не поворачиваться! - инструктируют меня в отделе кадров. И дают расписаться под трудовыми обязательствами санитара: «Насмешки, оскорбления и даже побои персонал должен безропотно сносить как проявление болезни пациентов...» А через пять минут толстый рыжий парень в полосатой пижаме уже вежливо интересуется у меня: - Вы наш новый санитар? Двадцатипятилетний Сережа - первый больной, с которым я знакомлюсь. Он спокоен и доброжелателен. Мы успеваем переброситься несколькими фразами о погоде, как вдруг проходящая мимо медсестра истошно кричит: «А ну пошел в палату!» Сдурела она, что ли? - Сумасшедший дом, - пожимает плечами Сережа. «Вся безумная больница у экрана собралась...» Телевизор спрятан на посту в шкафу. Чтобы его посмотреть, надо испросить разрешения у дежурной медсестры и занять первым место у барьера, который разделяет заветный шкаф и зрителей. - Почему не переместить «ящик» в столовую на тумбочку? - спрашиваю. - Стулья поставим, будет как в кинозале. - Да ты что! - восклицает дежурная медсестра в священном ужасе. - Разберут телевизор по винтику... Да они скорее разберут «разбирателя»! Телик для них мама, папа и родная жена. Человек двадцать - тридцать смотрят сериалы. Полдюжины самых продвинутых фанатеют от новостных программ, не пропуская ни одной. Сегодня в России опять упал вертолет. Американцы продолжают утюжить Ирак. Правозащитники беспокоятся о судьбе дельфинов, которых привезли в Персидский залив на разминирование. Дельфины изнывают от жары, правозащитники в шоке... - Эта, б..., ты меня тоже вчера за террориста принял? - неадекватно реагирует на сюжет краснолицый мужичок и сурово толкает в шею соседа. Тот отмахивается. - Не фиг было мой хлеб за обедом лапать! - Таблетки получаем! - кричит медсестра и, потянувшись, щелкает выключателем телевизора. Первым встает аккуратист Александр Гонтарь. Он из моего, седьмого, отделения - щуплый энергичный дедушка. Синий костюмчик застегнут на все пуговицы, на штанах, подвязанных проводом, - подобие стрелки. Волосы прилизаны, кровать заправлена идеально. Лежит он здесь более тридцати лет, с тех самых пор, как зарубил топором шестилетнюю дочь и девятилетнего сына. А жену и еще одного сына, двенадцати лет, оставил калеками. Это не наркотики и не водка - болезнь. Под подушкой он держит какие-то письма, аккуратно перевязанные тесемочкой. Украдкой смотрю, как он бережно перебирает исписанные листочки.Что в них? Вечером в отделении похолодало и окно в конце коридора запотело. На трех его створках разным почерком кто-то вывел: «Москва», «смерти нет» и «х...» За что их бьют Кормят здесь сносно, порции большие. - Разъелись они нынче, - с непонятной тоской произносит сменная медсестра. - За кашу ничего не заставишь сделать! Больные между собой зовут ее Ж...й, я про себя - Колобком. Жалуюсь Колобку, что спать постоянно хочется. - Неудивительно, - отвечает. - Больные нейролептики едят, уколы им делаем. А испарения потом по всему отделению носятся. Думаешь, мы зря надбавки за вредность получаем? Убирают столы. Санитарка Света, выгибаясь всем телом, как футболист, дает больному смачного пинка. И прыгает на одной ножке, потому что другую отбила о костлявую задницу пациента. - Ах ты, падла! - орет. - Мало тебе, еще из помойки жрешь! Мужичонка, до предела втянув голову в плечи, торопится запихнуть объедки в рот. Но они расползаются из зажатой горсти и падают на пол. Среди санитаров нет прирожденных садистов. Колотят больных редко, под горячую руку. Теперь и я грешен... История абсолютно дурацкая. В четвертой палате чифирит теплая компашка. Прибегает дежурная медсестра: «Огрызков, марш отсюда!» Коля Огрызков - «поднадзорник» из второй палаты, для самых тяжелых больных, и его место там, на крайняк в коридоре. Он костляв и хром, щетина на подбородке торчит пучками. На голое тело надеты рваная пижамная куртка и заскорузлые семейные трусы. - Погоди, - просит меня Коля, - сейчас чай заварится... Кипяток разливают в пластиковые банки. Года три назад больной Печкин разбил стеклянную бутыль и осколком полоснул себя по горлу. Печкина спасли, но с тех пор стеклотару запретили. - Огрызков, - от дверей вопль медсестры, - а ты почему еще не в палате?! Андрей, доставьте его на место! Делать нечего. Обнимаю Огрызкова, тащу. А он ухватился за спинку кровати, и крепко. Дергаю. И с ужасом вижу, что Коля рассадил руку. Да еще окровавленной рукой вытирает лицо. Зрелище! Стоит мордоворот-санитар, рядом трясется тощий колченогий больной, утирает кровь с лица, скулит: «Андрей, не бей меня, Андрей, не бей меня!» Я его пальцем не тронул, но кто теперь поверит? И вдруг откуда-то изнутри возникает неудержимое желание вмазать по этой провокаторской физиономии. Удерживаюсь в последний момент: он же не понимает! Оглядываюсь виновато. И вижу, что всем по фигу. Больные в нашу сторону и не глядят. Словно мы не в психушке, а на шумной улице большого города. Где тебя могут долго убивать и ни один прохожий не шелохнется. Веду скулящего Огрызкова на перевязку. За конторкой Колобок. Не обращая внимания на окровавленного Колю, она жалуется мне на сына: никак не может написать сочинение. - Задали по Ахматовой. Перелистала я эту Лохматову - чё там читать-то? Бред один. Наш контингент! Любовь-морковь Утро. Медсестра просит пройтись по палатам, потормошить старичков. Иногда они умирают во сне. Здесь негде спрятаться. Это раздражает. Многие укрываются с головой одеялом, устроив подобие палатки, и проводят целые дни наедине с собой. Так проще заниматься делами, которые боятся постороннего глаза. Например, жевать что-нибудь заныканное. Или онанировать. В любом возрасте без женщин тяжко. - Они такие наглые, такие наглые! - причитает санитарка Катя, бестолковая тетка, язык без костей. - Ко мне подошел один из пятой палаты и говорит: давай мы тебя трахнем на круг, сколько тебе денег дать?
- Ага! - восклицает оскорбленная в лучших чувствах Катя. - Они вон в прошлом году больную обрюхатили, пришлось ребенка в детдом отдавать! - Где они больную-то нашли? - На кухне, где ж еще! Девки туда за обедом приходят, а наши тут как тут. Перемигнулись - глядишь, уже где-нибудь в подвале шпарятся, как собачки. Думаешь, зря наш больничный гинеколог работает от зари до зари? А я еще удивлялся в первый день вопросу мужика с выцветшими глазами: - Андрей, а правда, что девочки из «Тату» поженились? Таланты и поклонники - Есть такая профессия - от родины защищаться! В изумлении поворачиваюсь - мне улыбается прекраснодушный Юра Крепилов. Он сочиняет афоризмы, иногда классные. А иногда - несусветную чушь. - Крадется Штирлиц по коридору. Вдруг его сзади бутылкой шарах! Он очухивается и говорит: «Снова мне что-то почудилось!» Юра заливисто смеется. - Нравится анекдотец? - спрашивает, отсмеявшись. - Сам сочинил! Когда я прихожу на смену, Крепилов неизменно приветствует меня возгласом: «Ну, как у вас там?!» У нас все по-прежнему. Привычный дурдом. Госдума воюет с Полом Маккартни. В дымину пьяный депутат избил бейсбольной битой милиционеров. Юра хихикает, просит подробностей. А художнику Володе из пятой палаты политические страсти до фонаря. Он рисует портреты женщин, которых видит на экране. И в этих рисунках нечто большее, чем фотографическое сходство. Я показывал знакомой художнице - она очарована: - Это правда в психбольнице так рисуют?! Володя не учился рисунку нигде и никогда. Ему далеко за пятьдесят, похож на моржа: все зубы, кроме нижних клыков, выпали. Предлагаю ему нарисовать кого-нибудь из больных, но он отказывается. - Разучился я рисовать с натуры, - говорит мрачно, - прокляли меня. - Кто? - Мать, сволочь. - Голос наливается горечью. - Она меня из дома выгнала. Всю жизнь загубила. А в нашем отделении на подоконнике кто-то горелой спичкой красиво вывел «мама». Банный день Около дверей в помывочную вытираются голые мужики. Мимо них ковыляет в душ голый скрюченный дедушка-бомж. Обычно он целыми днями лежит в койке и даже еду ему носят в постель, но тут особый случай. Обратно в отделение дед является в трусах. - Хрен тебе! - беззлобно кричит санитарка. - Ссышься тут постоянно. Деда укладывают в кровать, трусы отбирают. А Коля Огрызков не хочет мыться. Тащу его из отделения осторожно, учитывая печальный опыт. Коля ругается: «Фашисты русского народа! Сатрапы!» - Не придуривайся! - говорю строго. В ответ Коля заводит обычную песенку: «Не бей меня, Андрей, не мучай...» О, е... Хочется взаправду треснуть его по башке! Но если чему-то можно научиться в психушке, то это терпимости к ближнему. Не так уж и мало, кстати. ТОЛЬКО ЦИФРЫ В России около 120 психбольниц. 19% россиян состоят на учете в психдиспансерах. Это психопаты, шизофреники, их число в обществе всегда примерно одинаково. Но за последние 10 лет вдвое подскочило число людей с невротическими расстройствами (стрессы, депрессии). Сейчас таких людей у нас более 30% от общего количества населения. ...И последнее впечатление Вечер. Все укладываются спать, и только больной из второй палаты куролесит: вскочил с кровати, двинул по уху соседа. Мягкими веревками прикручиваем его руки и ноги к кроватной сетке. Смирительные рубашки давным-давно запрещены как негуманное средство. Внезапно больной резко дергается. - Куда?! - рычит Света. - Сейчас запеленаем, одна пиписка торчать будет! Больной поворачивается на бок, до предела вывернув привязанные руки, и затихает. Света пять лет отработала на сырзаводе. Потом ушла - ноги пухли в резиновых сапогах. Здесь она получает, как и я, те же 550 плюс 175 за вредность. - На хлеб-то хватает? - задаю риторический вопрос. И слышу очень конкретный ответ. Если бы не муж, который получает на мебельном комбинате пять тысяч рублей в месяц, впору ножки протянуть. Ну, со Светой-то ясно, а вот зачем сюда идут работать мужики? Ведь не за зарплатой же. И украсть в нищей больнице можно разве что хлорку, которой здесь провонял каждый сантиметр. Вот сидят рядышком санитары Кирилл и Слава, вспоминают, как у них удирали больные: «Бывали ловкачи - в форточку просачивались, в зазоры между решеткой и балконом!» Слава - пенсионер, дорабатывает здесь свой век. Но Кирилл ведь совсем не старый? - А что, нормальная работа, - пожимает он плечами. - Где ты видел лучше? Убийца Эдик Смехов с трясущейся, словно у дятла, головой зачарованно пялится в экран на очередную клоунаду Шандыбина. - Научись такому, Андрюха, - советует он мне. - Большие деньги зарабатывать будешь. Завтра я ухожу от них. В нормальный мир, который мы так часто называем дурдомом. Только это неправда. В настоящем дурдоме отношения другие. Искренние. Здесь сразу ясно, кто есть кто. Поэтому мне жаль расставаться со своими больными. - Андрей Вячеславович! - почтительно обращается ко мне после вечерних «Вестей» Юра Крепилов. - А если в России начнется атомная война, нас куда эвакуируют? P. S. Большинство имен изменены. | |||
|
| |||
| Всего комментариев: 0 | |