Мой сайт

Дело, конечно, прошлое, кто старое помянет, тому... – ну и так далее.

Я бы и не поминал, но вот, прошло всего два года со времени событий, описанных в книге «Здесь было НТВ», а живем мы уже в совсем другой стране. А движемся в сторону совсем третьей.

Время меняется через людей. У него, времени, просто нет других способов себя проявить. Сереет человеческий фон, страшное становится привычным, возмутительное – обыденным; норма помаленьку становится проявлением чудаковатости.

«Неграмотные вынуждены диктовать», – печально заметил Ежи Лец. Но еще страшнее, когда косноязычие этой диктовки вдруг становится грамматическим правилом.

Поэтому дело, конечно же, не в Путине. И не в тех, чьи интересы он поставлен охранять в Кремле, а чьи охраняет сегодня. Дело в нас, по первому окрику побежавших к ноге, мелко засуетившихся, скупленных по дешевке. Это и тащит за письменный стол – не только желание свести старые счеты (ничего в этом стыдного нет: для истории, как и для арифметики, полезно, когда счеты сведены правильно), – но, главным образом, необходимость зафиксировать это тихое, подневное сползание нравов. Коррозию времени.

Для кого, для чего зафиксировать? Не знаю.

У Бродского есть простая и удивительная мысль: спасти человечество нельзя, но одного человека – всегда можно. Добавлю: например, себя. По большому счету, не наше дело загадывать о результате наших усилий. Когда-нибудь норма снова изменится, и те, в ком, по Бабелю, квартировала совесть, устыдятся – ненадолго, до следующей перемены исторических блюд.

А кто-нибудь помоложе, глядишь, и впрямь поверит на всю жизнь, что мыть руки перед едой, не воровать и говорить правду следует при любой эпохе...

После выхода книжки «Здесь было НТВ» каждый второй, встреченный мною в останкинских коридорах, считал своим долгом подначить: не собираюсь ли я часом написать продолжение телемемуаров – «Здесь было ТВ-6... Здесь было ТВС»? Я отшучивался, не предполагая возвращаться к теме, казавшейся совершенно исчерпанной.

Да, по большому счету исход нашего противостояния с властью был очевиден уже весной 2001-го, но подробности грядущего сюжета тогда было невозможно ни предсказать, ни придумать. А подробности – это изюм истории. Тут надо не лениться и запоминать, а лучше сразу записывать, не полагаясь на память.

Что я и делал, будучи большим любителем сладкого.

Готов поделиться.

Чтобы предприятие в России поменяло собственника, вовсе не обязательно громоздить юридические процедуры – достаточно договориться с охраной. Однажды таким образом поменяла собственника и сама Россия. Караул устал, если помните...

Ранним весенним утром 14 апреля 2001 года, рассмотрев в лицо смененную охрану на родном «энтэвэшном» этаже, мы перешли через улицу Королева – и начались наши двухлетние странствия по коридорам телерадиокомплекса. Спустя некоторое время, просыпаясь, я уже не сразу мог вспомнить название телекомпании, в которой работаю. НТВ, ТНТ, ТВ-6, ТВС...

И всякий раз, когда власти, уже почти механическим жестом, как надоедливую муху, сгоняли нас с очередной телечастоты, я вспоминал печальный анекдот про семью невысоких ростом людей: папа был метр шестьдесят, мама – метр пятьдесят, сынок вырос до метра сорока – и женился на женщине метр тридцать. А когда внучок (метр двадцать) привел в дом невесту (метр десять), дедушка сказал: так мы дотрахаемся до мышей...

А ведь были другие варианты судьбы!

Сладкое воспоминание: меньше чем за год до моего исчезновения из эфира на одной светской телетусовке ко мне подошел лично Костантин Львович Эрнст. Сам! Приобняв меня за плечи, он мягко поинтересовался:

– Витя! Когда ты перестанешь работать на маленьких каналах и начнешь работать на большом?

Я, в сущности, был не против, но на всякий случай поделился с г-ном Эрнстом наблюдением последних лет: большой канал, на котором я работаю, через некоторое время становится маленьким... Немного поразмыслив, Константин Львович не стал настаивать на моем переходе на Первый, что делает честь если не ему, то его интеллекту.

В иных случаях дело заходило гораздо дальше. Одно довольно крупное телевизионное начальство «кадрило» меня много лет. Когда неприятности нашей команды подбирались к критической отметке, оно (начальство) всенепременно звонило мне и говорило одну и ту же фразу:

– Виктор, вы помните, что мы вас любим? И я отвечал:

– Помню.

Но мое доброе сердце не могло бесконечно выносить приступы этой безответной любви, и однажды я предложил начальству вступить, наконец, в телевизионные отношения. Мы встретились в просторном кабинете. На дворе стояли золотые путинские деньки, ТВС накрывался медным тазом, и задачу на грядущую совместную жизнь начальство сформулировало предельно ясно:

– Идите к нам, но только чтобы у нас не отобрали лицензию.

При этом мне предлагалось написать сатирическую программу.

Вы не пробовали бить чечетку, но так, чтобы, упаси боже, не ударить ни одной половицы? Первая же моя попытка написать сценарий оказалась последней, а вскоре начальство начало жаловаться на всех углах, что я (теми своими пятью листками текста) «пытался подставить их бизнес».

Впрочем, моя безумная попытка проковырять в застывающем медиа-бетоне новую нишу для политической сатиры случилась уже летом 2002-го. А за год до этого, свежевыгнанные с НТВ, мы пошли работать на ТВ-6, то есть к Березовскому.

Это (насчет нашей связи с Березовским) обглодали до косточек все СМИ. На то, что команду, делавшую в ту пору лучшее в стране информационно-общественное телевидение, не позвал никто, кроме него, внимания почему-то не обратили вообще.

Это был дьявольский выбор – впрочем, не первый и не последний в нашей практике. Или уход в «государственники» (по Добродееву – Здановичу) – или в дрессированные либералы к Йордану (до первого окрика сверху) – или к «Березе». Многомудрая пресса тут же пришла к выводу, что Березовский нас использует... А то мы не знали! Использовал, разумеется, – чем мы хуже других? Березовский использует вообще всех. Если какой-нибудь досужий гражданин прошел мимо Бориса Абрамовича неиспользованным, – значит, Борис Абрамович в этот момент отвлекся на кого-то другого.

Дело в том, что Березовский – волшебник, и вся вселенная для него – только подручный материал. В молодости научившись напряжением мозга направлять в нужную сторону денежные потоки, в зрелые годы Борис Абрамович переключился на политику. Его жизнь в последние десять лет – череда рукотворных чудес федерального масштаба. Собрать из рассыпавшихся молекул второй президентский срок Ельцина, стереть в порошок Примакова, изготовить из номенклатурной ботвы движение «Единство», сделать практически из ничего спасителя Отечества В.В. Путина...

Правда, обратное чудо у Бориса Абрамовича пока что не получается. Щелкает, щелкает пальцами, а Путин все есть и есть. И смотрит на щелкающего своими добрыми глазами. Пришлось волшебнику напрячься и временно обернуться политическим беженцем...

Последнее было сделано с изяществом и даже с элементами постмодернизма: в Лондоне Борис Абрамович основал журнал «Колокол». Правда, потерпев, вслед за Герценом, поражение в деле сплочения российских либералов, Березовский погоревал недолго – и начал кадрить державников. Автор «Былого и дум» до такого не додумался. Простой был человек, без фантазии...

Впрочем, я бы на месте спасителя Отечества сильно не расслаблялся. Однажды у Бориса Абрамовича может получиться щелкнуть пальцами... Он ведь волшебник, просто сейчас не в форме.

Вернемся, однако, к нашим телевизионным баранам. Как на раз по дороге из кремлевских стратегов в борцы с тоталитарным режимом Березовскому привалила удача в виде разгромленной «команды НТВ».

Это, конечно, был брак по расчету. Наш расчет состоял в том, чтобы остаться независимыми – не вообще (такого не бывает), а – от власти. А со СМИ, независимыми от Березовского, в России давно нет проблем. Их тут теперь пруд пруди, таких независимых. Где они, интересно, были раньше?

Что же касается Бориса Абрамовича – свой интерес он в очередной раз реализовал блестяще. Простер руки навстречу погибающей свободе слова; предоставил эфир и редакционную свободу; начал вкладывать деньги, и немалые, в возрождение демократической прессы...

До тех пор, пока не заработал на Западе твердый статус опального оппозиционера.

Как только это случилось, Борис Абрамович немедленно потерял к нам всякий интерес, что выразилось в прекращении выплат по заработанной плате, еще до отключения из эфира. Мы вывели Бориса Абрамовича на новую орбиту – и, как положено очередной ступени, сгорели в верхних слоях атмосферы. Собственно, особых разочарований по этому поводу у нас не было – мы прекрасно понимали, с каким волшебством и на каких условиях имеем дело.

Много месяцев спустя Владимир Соловьев пересказывал свой телефонный разговор с Березовским. Мой коллега, как сейчас принято говорить, немного «поднаехал» на олигарха по поводу его долгов по зарплате. Тот ответил гениальной формулировкой, пригодной во всяком разговоре с кредитором.

– Володя! Деньги были, деньги будут – сейчас денег нет!

Уже хочется ему немного одолжить.

Один беглый полковник ФСБ в своей книжке вспоминает: спецслужбы при возможности старались «сливать» информацию не через «МК» – уж больно дурная репутация, слишком очевидно, откуда уши растут... Но были, видимо, мерзости, которых никто другой не брал. Короче, именно в «Московском Комсомольце» появилась подписанная несуществующим в природе именем заметка о том, что Сорокина за свой приход на ТВ-6 получила от Березовского полмиллиона долларов. (Мы еще, помню, призывали Свету к корпоративной солидарности и требовали, чтоб поделилась.)

Публикации предшествовал звонок от незнакомого мужчины, который, вежливо поздоровавшись, честно Сорокину предупредил: выйдете в эфир – вываляем в грязи.

Приятно, что есть на свете мужчины, которым можно верить.

А Света в те дни еще сомневалась, выходить ли ей в эфир на канале, принадлежащем Березовскому... Но после этой провокации у нее попросту не осталось выбора. Ее вываляли в грязи, но грязь к ней не пристала.

У Сорокиной, таким образом, имелось персональное комсомольское корытце с черным пиаром, – остальных «пиарили» коллективно. Больше всего нам доставалось за то, что, будучи изгнаны с НТВ, мы сами «выжили» с шестого канала старую команду (см., кому интересно, открытое письмо Михаила Пономарева, опубликованное в «Известиях» в те дни).

По факту все это было, вроде бы, правдой, но, как говорится, дьявол кроется в деталях. Этой деталью здесь, пожалуй, является слово «выжили» – и внятный интриганский оттенок, в этом слове содержащийся.

Сальери может «выжить» Моцарта из Венской оперы и даже, пожалуй, из жизни. Но Осокин, «выживающий» из новостной студии Пономарева... – к чему такие ужастики на сон грядущий? Не легче ли признать, что эти два Михаила – специалисты различной квалификации? После «энтэвэшного» прихода в эфир ТВ-6 рейтинг новостей на канале вырос чуть ли не вдесятеро (в чем, впрочем, не было особого подвига, поскольку до нашего прихода новостей на этом канале не смотрел никто).

Если «Уралану», по случаю разгона «Реала» и обморока остальных европейских команд, вдруг достанется Рональдо, он, конечно, выживет там кого-нибудь из основного состава – причем, к радости болельщиков.

Правда, в нашем случае как раз по случаю прихода в команду «Рональдо» снесли стадион, но это вопрос уже не к Осокину.

Судебное решение о ликвидации ТВ-6 мы встретили в день записи последней программы «Итого». Удивительное совпадение это заставило меня, помню, недели две напролет оправдываться. Но многие все равно качали головой и говорили, как в том анекдоте: ты знал, ты знал...

Ничего я, конечно, не знал. Просто на пятом году еженедельного эфира в «Итого» появилась инерция, противопоказанная творческому процессу; программы делались словно на автопилоте, без куража... Мы решили, что после Нового года попрощаемся с телезрителями – и сядем придумывать что-нибудь новенькое. И вот, как раз в день записи назначенного прощания, суд ликвидировал телекомпанию ТВ-6 – за долги трехлетней давности.

Три года эти долги ничуть не тревожили несчастных миноритарных акционеров, но едва на «шестерку» пришли опальные энтэвэшники, едва рейтинг пошел вверх и дохлая курочка начала нести золотые яйца, миноритарии пошли в суд – и зарезали собственную телекомпанию.

Интересно, что делали с главой «Лукойла» г-ном Алекперовым, чтобы подвигнуть его на этот удивительный с точки зрения бизнеса поступок? Я не спрашиваю: где с ним это делали, потому что ответ на этот вопрос, кажется, знаю.

Но главное торжество наших, так сказать, оппонентов было не в ликвидации телекомпании. Против лома нет приема, и праздновать победу танка в столкновении с «жигулями» было бы даже неловко... Настоящая победа Кремля была в тишине, которой встретила страна отключение ТВ-6.

Было с чем сравнить. Когда под кремлевские песни о «споре хозяйствующих субъектов» убивали «гусинское» НТВ, на улицы российских городов, на митинги протеста, вышли десятки тысяч человек. А Кремль очень нервничал и весьма был озабочен хорошим «пиаром», на который не жалел ни сил, ни денег.

Убийство ТВ-6 было исполнено уже совершенно в открытую, по старым долгам, по устаревшему закону; несчастного судью арбитражного суда изнасиловали непосредственно за новогодним салатом, чтобы он успел подписать липовую бумажку до боя курантов.

И тишина. Никакой общественной реакции.

В биологии это называется «запредельное торможение» – когда человек теряет сознание от боли... После этого с ним, как, впрочем, и с обществом, можно делать уже что угодно.

Весенний конкурс на освободившуюся телечастоту был бы делом очень удивительным, кабы дело это происходило не в России. А здесь такого рода мероприятия стали «бытовухой» еще во времена залоговых аукционов: победителя назначили, исходя из т.н. «государственного интереса», т.е. интереса группы лиц, в настоящий момент, по воле случая, управляющих государством.

Интерес этот, в частности, состоял в том, чтобы глава государства, при всяком удобном случае, не получал клизму от Госдепартамента США за уничтожение оппозиционных СМИ, но чтобы сами СМИ поставить ему клизму были уже не в состоянии. Следовало сделать так, чтобы злосчастная «команда Киселева» вернулась в эфир, но максимально подконтрольной и неживучей. Что и было исполнено.

Итогом длительных мозговых штурмов «за зубчатой стеной» стало нечто невообразимо прекрасное: союз Дерипаски с Чубайсом, держащийся на гарантиях Примакова. Для грядущего развала это было почти идеальное сочетание. Будущие партнеры уже много лет находились в процессе взаимного поедания, и некоторые из них с трудом переносили присутствие других не то что в бизнесе – в жизни.

То, что вся эта дивная конструкция создавалась и утверждалась в Кремле, второй год наполняет меня безудержным оптимизмом. Счастлива страна, президент которой лично и во всех подробностях курирует создание частного акционерного общества! – надо полагать, другие проблемы этой страны им уже решены.

Кремлевские стратеги трудились не зря: некогда независимые журналисты оказались в прямом подчинении (и, так сказать, на содержании) ряда господ, которых они сами резко критиковали в прошлые годы.

Была в создавшейся ситуации и еще одна приятная для черного пиара деталь: конкурс этот, безусловно, был конкурсом воровским. Всем было ясно, что частота, за которую идет борьба, принадлежит Березовскому и отнята у него силой. И получалось, что, участвуя в этой борьбе, мы как бы подтверждаем правоту судебного решения о ликвидации МНВК...

Где-то читал я про тибетских монахов, которые, прогуливаясь в уединении по саду, метелками из мягкой травы разметают дорожку перед собой, чтобы случайно не наступить на муравья.

Очень хочется быть таким монахом. Пригасить темперамент, соорудить «Тибет» в собственной квартире. Ходить по коридору, до кухни и обратно, специальной метелкой разгоняя тараканов. Не состоять, не участвовать...

Но вот беда! – как только начинаешь «участвовать», чистый выбор между добром и злом чаще всего исчезает: почти любое движение дает побочный эффект. И самый правильный ход порой приводит к поражению, потому что играешь из позиции, которую поставил на этой доске не ты.

И, сплошь и рядом, выбираешь не между победой и поражением, а между двумя видами небытия...

Конечно, мы могли отказаться. Могли пойти на конкурс с акционерами, не одобренными из Кремля. Но мы знали – не догадывались, а были прямо поставлены в известность: либо выигрываем конкурс с этими акционерами, либо проигрываем с другими.

Действенность этого предупреждения проверил на себе Андрей Норкин, чей отказ связать свое имя с именами «кремлевских» олигархов дал нам возможность увидеть вариацию на тему собственной судьбы.

Принципиальность – штука редкая в отечественной журналистике, и тем более ценная. Норкин – один из совсем немногих, кто поставил достоинство впереди популярности.

Незадолго до описываемых событий мы с ним были в гостях на «Эхе Москвы», и кто-то из радиослушателей упомянул расхожий тезис о том, что телевизионный эфир – это наркотик... «Я не наркоман», – просто ответил Норкин. Я, помнится, добавил, что даже не курю.

Но вопрос был не в том, торговать ли лицом в телевизоре, чтобы потом мелькать на тусовках. Мы понимали, что эфир – сильное общественное средство, и знали, что в случае с ТВС это средство – ворованное. Надо было выбирать между соучастием в довольно сомнительном предприятии и уходом из российского эфира.

«Тибета» не получалось. Оба выбора были плохи. И наши пути разошлись.

Я заранее надел чистое и пошел в «олигархический колхоз». И на ворованной телевизионной частоте, на деньги Дерипаски и Ко, в унизительной конструкции и, как выяснилось впоследствии, практически на общественных началах... – мы получили возможность свободной речи (в России и для России) еще на целый год.

Андрей Норкин стал главой телекомпании «Эхо-ТВ», на которой я работаю сейчас.

Тот год включил в себя громкие дни «Норд-Оста» и месяцы тихого сползания страны в собственное прошлое, – и я не жалею о выборе, сделанном весной 2002-го. Мне бы, наверное, было еще тяжелее, если бы в эти дни я был сдавлен немотой.

«Помехи в эфире» были игрой в информационное телевидение. Я сбрил бороду, надел костюм и водрузил на шнобель очки. Наши репортажи доводили до абсурда реальные события недели; мы фантазировали, пародировали и просто валяли дурака...

Но перестарались.

Помнится, как раз на ту пору пришлась очередная патриотическая истерика, связанная с «ножками Буша». В поддержание напора этой струи, в первой же программе, мы выдали сюжет о шестилапых курицах, выведенных российскими биологами путем скрещивания курицы с тараканом. Так сказать, наш ответ Америке. Наутро после эфира директору нашей программы начали звонить с оптовых баз: договориться о закупках этой дивной птицы. Были страшно разочарованы... Действительно: если есть двуглавый орел, почему бы не быть шестилапой курице?

На травлю писателя Сорокина наше придурочное информационное агентство откликнулось сюжетом о массовых обысках в Переделкино – и почти тут же раздался звонок из русского Пен-клуба. Спрашивали, откуда у нас информация; особенно почему-то волновались за Евтушенко...

Да, мы, конечно, сильно переоценили способности электората, но главное: недооценили силу действительности. Увы, ежедневную жизнь «Помехи...» задевали по касательной, она светилась слабо отраженным светом, и это был врожденный порок той программы. Мы вставали на уши, чтобы придумать что-то круче реальности, но «переиродить Ирода» не удавалось. Жизнь то и дело оказывалась сильнее пародии.

Опыт с «Помехами» помог нам по-новому оценить «Итого», твердо стоявшее на факте. По счастью, начались летние каникулы; за август у меня отдохнули мозги и отросла борода – и в сентябре мы вышли с новой программой.

Я долго мучился с ее названием, пока однажды сам собой не родился «Бесплатный сыр».

Здравствуй, Маша Визитей!

Это некий иудей.

Вот тебе кусочек Сыра –

Постарайся, попотей.

Коль получится спецреп,

Заработаешь на хлеб.

Не получится – поедешь

Шпалы класть за Кингисепп!

Ну, Кингисепп, положим, был приплетен для рифмы, но Маша Визитей – лицо в этом сюжете реальное и очень симпатичное. Потомственный обитатель Останкино, дочь известного кинодокументалиста, она была режиссером «Помех...», откуда плавно перетекла в «Бесплатный сыр».

Однажды я сопроводил текст программы стишком, и Маша потребовала, чтобы так было всегда. По условиям игры, размер и первая строчка должны были оставаться неизменными – ну, я и старался. Хорошее Машино настроение было залогом того, что с программой все будет в порядке, и ее звонкий смех из аппаратной снимал напряжение съемок.

Впрочем, хорошее настроение Маша распространяла вокруг себя сама. Одно удовольствие было наблюдать, как нежно «строила» она трудовой коллектив, – когда надо было кого-то «строить», разумеется. Потому что трудовой коллектив сложился, что называется, в радость. Андрей, Дима, Лена, Сергей, еще Сергей, Юля, Саша, Гена, Катя, снова Юля... – большей частью совсем молодые, они вкалывали не за страх, а в последние месяцы даже и не за деньги.

И в своей нынешней телевизионной безработице я больше всего скучаю не по собственной физиономии на экране, а по этим лицам рядом с собой.

...Вечером во вторник меня начинали томить нехорошие предчувствия, в среду днем на душе становилось тревожно, с утра в четверг охватывала паника; к полудню пятницы текст программы был практически готов – включая те самые «специфические репортажи» – фантазии на темы российской жизни.

Их авторы стоят того, чтобы вынуть их имена из «братской могилы» титров и рассмотреть по одному. В крайнем случае, по два, как Юру Исакова и Сашу Каряева.

Мы их так и называли, «Исаков-Каряев», через черточку. Мрачноватые, как и положено настоящим юмористам, серые от недосыпа (на них, помимо меня, висели Хрюн со Степаном, требовавшие текстов чуть ли не ежедневно), ребята приходили на летучку с такими шахтерскими лицами, что мне, бывало, хотелось замахать на них руками и крикнуть: Бог с вами, не надо сегодня шутить, отдохните!

Но в отличие от шахтеров, фонарик у Юры и Саши включался не на голове, а где-то внутри нее. Из лучших продуктов их совместного творчества упомяну два ордена, выданные нами двум отечественным политикам: Сергею Ястржембскому – «За неоднократную верность» и Пал Палычу Бородину – «За взятие без спросу».

К названию второго ордена я только приставил скобки и вписал в скобках слово – «посметно».

...Однажды в Казани у меня брала интервью журналистка тамошней «Вечерки». И вдруг (по хитрой улыбке на симпатичном лице) я обнаружил, что журналистка слышит шутку за секунду до того, как я ее произнесу. Я проверил наблюдение еще раз, и диагноз подтвердился. На всякий случай я поинтересовался ее фамилией (до «Сыра» оставалось полтора года, но я человек запасливый). Фамилия оказалась вполне «пушкинская»...

Юлия Ларина была единственной дамой в сценарном цехе программы. С хорошим слухом и ясной головой, она как никто из нас умела обнаружить в банальной газетной публикации место, где спрятана будущая шутка: редчайший дар, гораздо более редкий, чем собственно острословие!

Мандельштаму, по свидетельству Георгия Иванова, принадлежит удивленное: не понимаю, зачем писать юмористику, когда и так всё смешно? Мало кто слышит этот юмор жизни – чтобы рассмешить большинство, требуется показать этому большинству палец, а лучше, для надежности, этим пальцем его и пощекотать...

Как же я люблю людей, которым для того, чтобы рассмеяться, хватает самой жизни!

Штирлиц учил нас, что в разговоре запоминается последнее. В этом плане дело «Бесплатного сыра» было беспроигрышным: последними в программе появлялись куплетисты – Сергей Лосев и Борис Смолкин.

Эти персонажи, лысый бодрячок и мрачноватый брюнет, были придуманы в Ленинграде чуть ли не в середине семидесятых; потом (в составе театра «Четвертая стена») эта пара с огромным успехом «гуляла по буфету» в перестройку и допелась до путинских времен, выйдя наконец к большой телевизионной аудитории.

Это было так хорошо, что долго продолжаться не могло.

Каюсь: иногда глубокой монтажной ночью я просил монтажера Юлю прокрутить мне куплеты еще раз – делал вид, что «ищу блох», а сам нахально получал удовольствие в рабочее время.

После съемок артисты играли в шахматы. Шахматные часы они всегда возили с собой; пока я записывал программу, эти питерские фишеры успевали сгонять штук двадцать блицев и с чистой совестью отправлялись на поезд, оставив в Москве автора куплетов и создателя своего дуэта – Вадима Жука.

Вадим – мой друг, и объективности от меня не ждите: я Жуком восхищаюсь давно. Поэзию он знает наизусть километрами, от Катулла до Бродского, стилизует – совершенно фантастически. А на куплеты, если бы не Вадим, я бы просто не решился: это ведь жанр чудовищной сложности, и удачи в нем мне почти неизвестны.

Нам, кажется, иногда удавалось...

Входит Пушкин в Летний сад.

Там – скинхеды. Он – назад...

Неуютно смуглолицым

В нашей северной столице!

Напарником Вадима по куплетной части был челябинский актер Сергей Плотов. Мы с Жуком обнаружили его, сидя в жюри конкурса театральных капустников в Нижнем Новгороде: каждый раз Плотов привозил что-нибудь новенькое и симпатичное. То, бывало, «Отелло» напишет частушками, то «Три сестры» под романс заштукатурит, и все складно, а главное – смешно!

Грех было не приобщить такого самородка к делу.

Уже после закрытия ТВС, узнав про инициативу спикера Миронова по спасению выхухоля (везет нам все-таки на начальство), я письменно пожаловался Сереже за Урал на судьбу-индейку: мол, какие темы пропадают! Через пару часов из Челябинска донеслось по имэйлу:

Не назвать безвыходным

Наш роман с эпохою.

Выжила бы выхухоль,

Остальное – похухоль...

В хоккее есть такое понятие: «отложенный штраф»...

К октябрю 2002-го рана от разрыва НТВ надвое затягивалась уже почти полтора года. Новые люди обживали восьмой этаж, остатки старой команды – с компромиссами, но вполне достойно – «держали» эфир, и у власти хватало мозгов не требовать от сломленных федерального рвения записных «государственников» с РТР. В нормальные дни зазор между независимостью и «государственной границей» был почти незаметен для глаза, что, собственно, и требовалось доказать. Какая атака на свободу слова, где?

Но присутствие поводка обнаруживается как раз в те моменты, когда тебе надо не в ту сторону, куда надо хозяину. И когда случился «Норд-Ост», удавка затянулась мгновенно.

В первые часы и дни трагедии информационная служба НТВ сработала лучше всех; сработала почти автоматически: как учили. Но учили-то в одни времена, а на дворе стояли уже совсем другие... То, что произошло дальше, стало тяжелым уроком для тех, кто верил – или делал вид, что верит – в возможность независимой работы в государственном холдинге.

Власть ломает людей «об колено» довольно часто. Но не каждый день это видишь в прямом эфире. Я видел – и вы, возможно, тоже.

Ведущий новостей НТВ находился на громкой телефонной связи с заложником, прозвонившимся из зала на Дубровке. В какой-то момент в трубке раздался голос с кавказским акцентом, и глаза человека в телевизоре словно ушли внутрь, перестали «пробивать» экран. Он явно слушал «ухо» – так на телевизионном сленге называется слуховой прибор, связывающий ведущего новостей с аппаратной.

И что-то такое это «ухо» ему сказало, отчего ведущий вдруг перебил заложника словами:

– К сожалению, у нас проблемы со связью...

– Я вас хорошо слышу! – сказал человек (заложник? захватчик?).

Голоса несли трагическое дыхание зала на Дубровке, передавали объем и температуру жизни, уже недозволительные в эфире. Эти голоса сминали официозную картину происходящего...

Тем, кто сидел в аппаратной, надо было выбирать между «государственным интересом» (смело беру эти слова в кавычки) и профессией. Между долгом перед людьми – и обязательствами перед новыми хозяевами. Но те, кто остались на НТВ после всего, что с нами сделали в апреле 2001-го, свой выбор, по большому счету, осуществили уже тогда.

– Нет, нет... – сказал диктор новостей, – у нас прерывается связь...

И связь действительно прервалась.

В этот момент, в аппаратной, с телефонной трубкой в руке, сидело несчастное и еще недавно независимое руководство информационной службы телекомпании НТВ, а из трубки матом орал министр печати, грозя немедленным отключением вещания...

Еще недавно его, орущего, послали бы из этой аппаратной – вежливо, но очень далеко. И что интересно, он бы пошел. Но, видимо, в октябре 2002-го Михаил Юрьевич Лесин уже имел право разговаривать с НТВ – так.

Штурм зала на Дубровке произошел в ночь на субботу, и ни о каком выходе «Бесплатного сыра» в тот день, разумеется, не могло быть и речи. До глубокой ночи вместе со всей страной я просидел перед телевизором, щелкая пультом с НТВ на ТВС и обратно (о том, чтобы узнать что-нибудь, кроме официоза, по Первому и РТР, давно не было речи). Утром, уже в машине, по пути на радиостанцию «Эхо Москвы», я узнал о том, что все закончено.

Я испытал огромное облегчение – уверен, что опять-таки: вместе со всей страной. Тридцать погибших при штурме (так было объявлено) казались, как ни чудовищно это звучит, неизбежной платой за спасение остальных. Блестящая операция спецслужб!

Кажется, с недосыпа я даже успел повторить эту формулировку в эфире «Эха Москвы». До сих пор стыдно.

Когда я вышел из студии, с лент начали поступать первые сообщения о гибели заложников в больницах, о поражении их неизвестным газом. Постепенно, как кровь сквозь марлю, начала проступать реальная картина произошедшего той ночью – картина, вполне подходящая к портретам Патрушева, Иванова и их, прости Господи, главнокомандующего. На что я надеялся? Эти люди не прошли бы фейс-контроль в библиотеке – как можно было ожидать от них в ситуации «Норд-Оста» чего-то другого!

И все-таки – так хотелось обмануться...

Правда была слишком чудовищной, чтобы сознание приняло ее сразу. У меня была на это почти неделя. И еще несколько часов, чтобы решиться произнести вслух то, что я понял в те дни.

«Бесплатный сыр», вышедший в эфир 2 ноября, мы записывали, как всегда, накануне. Помню, как тяжело было говорить: перед некоторыми кусками я собирался, как перед прыжком в холодную воду. Но понимал: если заторможу сейчас, то не скажу уже никогда.

У человека немного общего с атомным реактором, но после полной остановки разогнаться вновь почти невозможно – в обоих случаях.

Та программа стала для меня оправданием тяжелых компромиссов: я понял, зачем полгода работал «под Дерипаской и Абрамовичем».

Смешное и трагическое, как ни банально, действительно живут рядом.

Наутро после записи программы мы с женой улетели в Италию: у меня была плановая неделя отпуска. Когда программа вышла в эфир, я лежал, глядя депрессивным взглядом в неаполитанское небо. Потом телефон начало разрывать звонками. А когда через неделю я вернулся в Москву и пришел в Останкино, то несколько раз за день услышал: как? вы здесь?

Оказывается, некоторые мои коллеги связали интонацию того «Сыра» с фактом пересечения мной государственной границы за несколько часов до эфира. Мы, говорят, думали, вы насовсем.

«С какой стати?» – поинтересовался я.

«Такое говорят только напоследок», – ответила мне одна журналистка, и это была лучшая похвала программе «Бесплатный сыр» от 2 ноября.

Мы-то давно были у Кремля отрезанный ломоть, но поведение в дни «Норд-Оста» телекомпании НТВ было воспринято как мятеж в давно покоренной провинции. И вся тяжесть имперского гнева рухнула на голову наместника.

Происхождение этого гнева надо было как-то объяснить стране в рамках демократической лексики, и президент России, играя желваками, поведал россиянам страшное: оказывается, своим прямым репортажем о подготовке к штурму НТВ поставило под угрозу жизни заложников.

Ах! наверное, нашего президента опять подставили какие-то плохие люди – не мог же он лгать сознательно? Ведь никакого прямого эфира не было. Штурм (если называть штурмом расстрел отравленных) начался в пять утра, а пленка, запечатлевшая подготовку штурма, пошла в эфир только в начале седьмого. Жизням заложников к этому времени уже не могло угрожать ничего – и уже почти ничего не могло их спасти. В начале седьмого утра заложники уже умирали на ступеньках Дома Культуры.

Какая жалость, что президент, сам человек честнейший, не смог дозвониться на НТВ, чтобы уточнить хронологию произошедшего – перед тем, как начать врать на всю страну...

Вообще, в тот день, во время встречи с руководителями СМИ, наш гарант был особенно хорош. По византийской традиции, фамилии и название провинившейся телекомпании упомянуты не были. Не маленькие, сами догадаться должны.

– Рейтинг на крови...

Это было сказано Путиным про журналистов. Заметьте: не наоборот.

– Они делают рейтинг на крови своих сограждан... – сказал Путин и многозначительно добавил: – Если, конечно, они считают их своими согражданами...

Тут уж самые тупые поняли: пощечина адресовалась гражданину США Борису Йордану... Вот только не все поняли, с чего вдруг такая личная неприязнь, откуда желваки?

Здесь самое время вернуться на два с лишним года назад.

История, учил классик, повторяется дважды: второй раз – в виде фарса. Хотя, в нашем случае, фарса хватало и в первый раз...

Летом 2000 года к нашему (тогда еще энтэвэшному) корреспонденту в Кремле Алиму Юсупову подошел пресс-секретарь президента и поинтересовался: нет ли у Алима часом телефончика Гусинского?

У Алима часом телефончик Гусинского – был. Телефончик попросили, причем не номерок, а непосредственно аппарат. И унесли куда-то внутрь. И прямо по корреспондентской «мобиле» президент России поговорил с преступником, находившимся, между прочим, в международном розыске. Дело житейское...

В тот день они пытались договориться по бартеру – не в первый и не в последний раз. Прекращение уголовных и имущественных дел – на смягчение информационной политики. НТВ отстает от Путина, прокуратура отстает от Гусинского, госдеп США перестает обзываться, и всем хорошо. И вроде бы даже они договорились.

Но через две недели утонул «Курск». И телекомпания НТВ начала говорить и показывать...

Анекдот на случай: приезжает по вызову «скорая» и видит: на полу, вся в крови – пожилая женщина, а над ней здоровенный детина. Понимаете, говорит, я боксер, а это – моя любимая теща. Она ставила мне тарелку супа, и так удачно раскрылась...

Короче, есть вещи рефлекторные. Телекомпания НТВ просто работала – как и должна была работать в такие дни лучшая телекомпания страны: первой, изо всех возможных источников, добывала информацию, первой ее анализировала, первой выдавала в эфир. Ловила на лжи несчастного начальника штаба Северного флота, поставленного отдуваться за весь генералитет. Доставалось, разумеется, и некстати исчезнувшему главнокомандующему...

Путин воспринял произошедшее как предательство.

Мысль о том, что Миткова, Осокин или Максимовская делают то, что они делают, не по заданию мировой закулисы и лично Гусинского, а потому что это их работа и даже в некотором смысле долг, – так и не пришла в чересчур холодную голову гаранта.

А наш олигарх о ту пору, отогреваясь после Бутырок под испанским солнышком, поди, и не подозревал о том, что из политических противников президента окончательно переходит в разряд его личных врагов. Оттого – задним числом полагаю – и белели глаза у дорогого Владимира Владимировича при упоминании фамилии «Гусинский» во время памятной встречи с журналистами НТВ...

И вот, как писали в титрах немого кино, «прошло два года» – и к президенту, отдыхавшему в Сочи, полетел договариваться, уже о своем, новый руководитель НТВ Борис Йордан. Надобности в телефоне в этот раз не было – в розыске Борис Алексеевич не состоял, и интерес имел ясный: из менеджеров канала он хотел перебраться в его владельцы.

Этой же галлюцинацией, кстати, страдал и г-н Кох, когда кадрил меня в апреле 2001-го: идите, говорил, к нам, через год здесь не будет никакого «Газпрома», это будет мой канал, западные деньги, западные гарантии... Через полгода Коха съели его боевые товарищи – ничего личного, strictly business. А спустя еще год Йордан полетел к Путину, полагая, что за хорошее поведение заслужил получить кусочек коллективно откушенного в личное пользование.

И вроде бы они договорились.

Но тут госпожа История устроила римейк, и через месяц после той сочинской встречи случился «Норд-Ост». И уж кто в те дни был меньше всех виноват в честной работе журналистов НТВ, так это Йордан. Они сами! За что ж вы Ваньку-то Морозова?..

Но как объяснить гаранту, что жизнь не всегда вписывается в теорию заговора? Что борьба двух систем не исчерпывает мироздание? Как объяснить существование персональной и профессиональной этики человеку, чьей любимой книгой, по его собственному признанию, является роман Кожевникова «Щит и меч»?

Никак. Да и не стоило бы стараться, кабы этот человек не был президентом России...

Что же касается трагедий, дважды срывавших договоренности глав НТВ с главой государства, – удивительную зеркальность этих сюжетов почувствовали многие. А один человек даже сформулировал.

«Тепло ли тебе, Боря, в володином пиджаке?» – поинтересовался у Йордана, вскоре после его изгнания с НТВ, Алексей Венедиктов. Йордан ответил главе «Эха Москвы» русским матом, неожиданно гладким для уроженца Нью-Йорка. К слову говоря, «в володином пиджаке» впоследствии начали ходить многие из тех, кто помогали власти гробить бизнес Гусинского – или дистанцировались и делали вид, что происходящее с опальным олигархом их не касается.

Йордан покинул НТВ, негромко скорбя о судьбе свободы слова в России. Он имел возможность скорбеть и погромче (скажем, на всю Америку), но в процессе переговоров о размере отступного высокие договаривающиеся стороны, видимо, оговорили и уровень звука.

На освободившееся место главы НТВ «Газпром», не думая лишнего, поставил некоего Сенкевича, и в телевизионных кругах немедленно возник диспут на тему: проктолог он или все-таки пульмонолог? Немного поспорив, телевизионная общественность сошлась на том, что спасибо – не патологоанатом...

Имелось ли в виду этим назначением лишний раз щелкнуть по носу коллектив НТВ, или сие было сделано в душевной простоте людей, лишенных всяческой рефлексии, – уж и не знаю.

Журналисты, конечно, были оскорблены – и даже немного взбунтовались. Они думали, что им зачтется их покладистость времен «раздела НТВ»; что за ту лояльность их включат в число «своих», будут уважать, считаться, по крайней мере... Но неправильно просчитали логику хозяев. Купленный или сломленный никогда не становится своим. У купленного есть цена, у сломленного нет воли – к чему сантименты?

Как ни странно это звучит, но осенью 2002-го с НТВ поступили хотя и цинично, но в этическом плане – честно, в рамках классического «деньги – товар». Товаром, приобретенным властью в апреле 2001-го, была покорность журналистов, оставшихся в телекомпании. Покорность, а не какая-то там лояльность!

Кадровое решение Кремля (а утверждал г-на Сенкевича лично сами угадайте кто) можно было бы считать безусловно идиотским, но только в одном случае: если предположить, что критерием оценки при принятии этого решения являлся профессиональный уровень и престиж телекомпании.

Но критерии у новых хозяев НТВ были совершенно другие. И как ни горько, логика этих людей оказалась точнее логики журналистов. Хозяева (люди простые, номенклатурные) всю жизнь последовательно служили своим хозяевам – какие к ним могут быть претензии? А вот журналисты... В апреле 2001-го они либо молчали, либо прямо обеляли насильников, оповещая мир, что всё происходит, так сказать, по любви. Самые из них эстетически развитые в ту пору даже утверждали, помнится, что те, кто кричит о насилии, – пошляки и демагоги. Откуда же вдруг, год спустя, это возмущение, крик «уберите руки» и вопрос «за кого вы меня принимаете?»

Да за того и принимали. Имели основание.

С чистой совестью поставил я галочку напротив слова «Намедни» во время голосования по «Тэфи». К слову сказать, именно эта программа, вышедшая по горячим следам «Норд-Оста», была первым публичным шагом в сторону от тезиса о «блестяще проведенной операции». Прежние демаркационные линии были смяты общей трагедией, и я позвонил Парфенову со словами уважения – впервые после апрельского разрыва.

Он тоже видел мою «норд-остовскую» программу и отметил некоторую «кровавость» моей интонации по отношению к власти. Даже процитировал Грушницкого: мол, нам двоим не жить на свете... Уточнил: что, у тебя к ним – вот так? Я сказал: ну, примерно так.

У меня – по-другому, сказал Парфенов.

Я ответил: я понимаю.

И я действительно понимаю Леню – как частный человек частного человека. Частный человек имеет право на общественную индифферентность, и даже конформизм. Слесарь может позволить себе класть с прибором на весь мир и оставаться хорошим слесарем. Но человек публичный – дело другое.

Он должен понимать то, что понимает всякий родитель: для ребенка важно не то, что (и как замечательно) ты ему говоришь, но, и прежде всего: как ты поступаешь. На тебя смотрят, на тебя все время смотрят! Следи за собой. Если только тебе не по барабану, что там вырастет.

А выросло у нас нынче, совместными педагогическими усилиями чекистов и конформистов – вот что: в рейтинге свободы слова Россия, по последним данным, находится на 121-м месте из 136 возможных. Идем ноздря в ноздрю с Узбекистаном, если вам это о чем-нибудь говорит. На госканалах в новостях – уже полное туркменбаши; по соседству теплятся последние огоньки былой свободы. «Помедли, помедли, вечерний свет...» – как писал по другому поводу Ф.И. Тютчев.

Но медлить некогда. Скоро выборы, и ток-шоу идут в записи, и на независимом НТВ чья-то мастеровитая рука убирает из эфира всё более или менее задевающее светлейшие уши, и в дебатах про ЮКОС слово «ЮКОС» не звучит ни разу.

Вот вам, коллеги, и «Свобода слова». Вот тебе, бабушка, и юрьев день.

Принцип домино работает, как часы.

Я пишу эти строки осенью 2003-го, после ареста Ходорковского, поддерживавшего нас в дни, когда «мочили» НТВ; после отставки Волошина, руководившего этим «мочиловом». Мы – в двух шагах от полицейского государства, и блестящее парфеновское «Намедни», время от времени тихо кастрируемое тамошним кремлевским врачом, особенно ярко блестит на образовавшемся фоне. И с последней надеждой смотрят российские демократы на Чубайса, чьим предвыборным штабом руководит Алик Кох.

Не знаешь, смеяться или плакать.