Не пошли дела, накопились долги, жить стало негде, тем временем родились дети. Результат — расчлененный труп жены в багажнике машины, одолженной на время у знакомых. Как и у многих других, подозреваемый был у меня во френдах в «Фейсбуке». Как и многие другие, он ходил на белоленточные митинги. Соблазн сделать из этой истории примитивные выводы непреодолим.

Кирилл Мартынов, многим известный по «новгородскому делу» — еще одной семейной трагедии из соцсетей, — написал в своем блоге: «Вопрос, который тут сам собой возникает: а так ли "Россия айфона" отличается от просто России? Чувства, цели и жизни-то у нас те же самые, оказывается».

Между тем вряд ли кто-то до убийства Ирины Черской всерьез думал, что разница в социальном статусе делает людей принципиально разными. О том, что это не так, — половина мировой литературы. Один давний знакомый и бывший друг Алексея Кабанова, признавшегося в убийстве жены, сказал мне (теперь легко так говорить): «В нем всегда жил мистер Хайд». Этот стивенсоновский персонаж гнездится в некоторых из нас независимо от «креативности» или пристрастия к шансону. И вот Хайд, живший в Кабанове, совершил вылазку, а виноваты, или, в любом случае, запачканы — все, у кого аккаунты в «Фейсбуке», гуманитарные профессии и неприязнь к Путину.

Это, допустим, ерунда. Но на самом-то деле — совсем не виноваты? На этот вопрос не так легко дать ответ, как может показаться. Потому что «креаклы», прости господи, лишь часть здешней экосистемы.

Совсем недавно мы ходили по московским улицам, скандируя: «Это наш город!» И правда, это он. История Кабанова очень московская.

Один киевлянин, некоторое время поработавший в Москве в крупном издательстве и теперь вернувшийся в Киев, высказал теорию: людям в единственном настоящем мегаполисе Восточной Европы деньги нужны не на жизнь, а чтобы отгораживаться от агрессивной, неприятной среды. Чтобы не ходить в «Пятерочку», передвигаться по этим улицам только в панцире машины, не спускаться в это метро, не иметь дела с муниципальной системой образования (а лучше и с частной — отправить детей за границу). На более низких уровнях социальной иерархии деньги тоже нужны для защиты от среды: чтобы выбраться из снимаемой на паях с кем-то квартиры, сменить метро на шахид-такси, ходить в фуд-корт какого-нибудь молла, а не в дешевую забегаловку с алкашней, подключить кабельное телевидение и уйти от осточертевшего Первого канала. Основная функция денег в Москве — оборонительная. Поэтому все стоит так дорого: речь идет не о факультативном, в общем-то, потреблении, а о тратах на жизненно необходимое отгораживание от кислотной среды. В каждом слое безопасности — своя униформа, свои правила и условности. Спуститься на уровень ниже — страшно: там исчезает чувство защищенности, возникает неуверенность, которая может проявляться и как депрессия, и как агрессия.

Поэтому в Москве нельзя остаться без денег. Это главный кошмар для всех здесь живущих.

Тот, у кого иссякли деньги, получил пробоину в броне. Вместе с нашей жалостью — да, мы все-таки на нее способны, вот и Кабанову до последнего многие помогали, и злополучную машину одолжили, и «пропавшую» жену искали, — пошатнувшийся получает лошадиную дозу презрения и злорадства.

Скажете: «Я не презирал, не злорадствовал, давал в долг, когда уже было ясно — не вернет». Отлично, возьмите с полки пирожок, — но разве вы не участвуете в денежно-оборонительной системе? Не живете по правилам своего отгороженного слоя? Не боитесь спуститься на ступеньку ниже, не стараетесь подняться на ступеньку выше? Эта система — наша; это наш город.

Когда в середине 90-х я работал в газете The Moscow Times, мы называли Москву The Big Cabbage, противопоставляя ее заокеанскому «Большому яблоку». Я уже забыл, что конкретно мы тогда имели в виду, но метафора сейчас актуальнее, чем тогда. Деньги в Москве — средство передвижения между капустными листами в направлении кочерыжки. Внешние листья промерзают, подвергаются атакам паразитов, их молотит дождь. Внутри безопаснее. Снаружи — исключительно агрессивная среда.

Это замечают все, кто оказываются здесь даже ненадолго. Еще одна киевлянка — состоявшаяся журналистка, сотрудница престижного издания — приехала в Москву брать интервью. Через несколько часов пишет в «Фейсбуке»: «Самая худшая поездка в моей жизни! За первые полчаса пребывания в Москве лишилась 150 долларов, взятых на два дня. Потому что таксист сказал 80 рублей. Но он не сказал, что это за километр! И что их 48! Ехала в метро, рыдала и думала: "Москва, сука, слезам не верит". В гостинице произошел сбой в системе бронирования, и поэтому моего номера не оказалось. А тот, что оказался, конечно же, стоит дороже. И вот до завтрашнего вчера у меня двадцать долларов».

Ну, интервью-то хоть удалось? «Тот, к кому я сюда приехала, за час до встречи позвонил и сказал, что не сможет мне ничего рассказать».

Это наш город. Мы в нем живем, и он у нас вот такой.

Я вернулся в Москву после годичного отсутствия. За этот год с меня успела слезть скорлупа, хитиновый покров, который был под скорлупой, и частично чешуя, которая была под хитином. И вот что я вам скажу. Если живет в вас мистер Хайд, будьте уверены — выйдет, потому что рано или поздно его спровоцируют. Или нежданным ударом кастета в переулке, или слишком долгим кассовым разрывом, или повышением арендной платы за квартиру на 5000 рублей, которых нет и не предвидится.

Может, конечно, и вылечат Москву велосипедные дорожки, бесплатный вайфай в парках и мода на волонтерство, но что-то я сомневаюсь; ее и атомной бомбой уже не починить.