Уполномоченный по правам детей при президенте РФ Алексей Головань возвращался из заграничной командировки

Уполномоченный по правам детей при президенте РФ Алексей Головань возвращался из заграничной командировки. В аэропорту европейского города N очередь к самолету на Москву просто было узнать среди других очередей. В ней стояли люди с бессмысленно многочисленными пакетами модных бутиков, и еще эти люди орали на своих детей, одергивали детей поминутно, когда те шалили, а одна мамаша даже своего ребенка била. Била всерьез, шлепала ладонью наотмашь по попе или куда попадет, и от каждого нового шлепка ребенок орал все отчаяннее, а мамаша шлепала снова, ибо шлепками она пыталась добиться от мальчика, чтоб тот перестал плакать.

«Может, как-то хватит уже? — вежливо обратился к рукоприкладчице уполномоченный по правам ребенка. — Пора и приласкать, может, уже?»

«Вам какое дело?» — рявкнула женщина на уполномоченного.

«Просто дело в том...» — продолжал было Головань, но ему не дали говорить.

Заголосила вся очередь, причем все они, эти хорошо одетые и, кажется, благополучные люди выступали вовсе не на стороне ревнителя детских прав, а на стороне женщины.

«Мужик, твое какое дело!»

«Какого черта вы лезете в чужую жизнь!»

«Мать сама со своим ребенком разберется!»

«У вас есть элементарные понятия о прайваси!» — сказал даже кто-то умный.

Все время полета уполномоченный сидел в самолетном кресле тише воды ниже травы, и ему казалось, будто с головы медленно стекает вылитое согражданами дерьмо. Он чувствовал себя так неловко, как будто не вступился за избиваемого ребенка, а совершил нечто неприличное: напился и дебоширил... наблевал на ковер... пытался украсть чужую сумочку...

Между тем замечание, которое Головань сделал женщине, было прямою его обязанностью. Этот избиваемый ребенок безусловно имел право не быть избиваемым. Разве что по процедуре следовало Голованю обратиться в правоохранительные органы, то бишь позвать дежурившего в аэропорту полицейского. Интересно, как прореагировала бы очередь на появление стража правопорядка? Как кричали бы российские СМИ, что русских, дескать, в Европе унижают, — да и бог его знает, какой международный скандал можно раздуть из того обстоятельства, что дурно воспитанная мать бьет в аэропорту своего дурно воспитанного ребенка.

На самом деле мы привыкли к насилию. Мы видим его каждый день и научились не замечать. В политике насилие представляется нам простым и эффективным способом достижения целей, которых иначе пришлось бы достигать путем длительных переговоров. Такая политика поддерживается большинством населения.

В быту к насилию принято относиться как минимум толерантно. Если я не ошибаюсь по части статистики, в каждой четвертой российской семье регулярно бьют женщину или ребенка. Насилие в армии так уже навязло в зубах, что главу Комитета солдатских матерей Валентину Мельникову редко когда слушают или слушают скучая. Насилие в телевизоре все меньше и меньше щекочет нервы обывателя и, тщась привлечь внимание женщин старше сорока пяти (такова основная телевизионная аудитория), приобретает формы совсем уж откровенные и извращенные.

Когда уполномоченный по правам детей Головань давал радиоинтервью в связи со своим назначением, в эфир позвонила некая добрая женщина. Она сказала, что каждый день видит в подземном переходе возле своего дома оборванных детишек, которых злобный дядька заставляет собирать милостыню. Но женщина не знает, куда по поводу таких детишек обращаться, а потому не обращается никуда: так и ходит мимо — месяц, два, три... Если б ее ребенка некий злобный дядька потащил в подземный переход собирать милостыню, интересно, сколько времени понадобилось бы бедняжке, чтобы узнать, куда обращаются за помощью в таких случаях?

Примеры можно множить. Участковый доктор приходит в квартиру, видит ребенка в синяках и... Нет, не бежит к участковому милиционеру, не донимает звонками органы опеки, интересуясь судьбою маленького пациента. Хорошо еще, если доктор не пренебрежет своими обязанностями и напишет в органы опеки про избитого ребенка служебную записку. С подобным же рвением относится к своей работе и участковый милиционер. Я лично по журналистской своей работе столкнулся однажды с притоном, где мать отдавала на потеху клиентам собственных дочерей трех, шести, восьми и двенадцати лет отроду. Милиция не хотела это дело расследовать, ибо была в деле. Я обращался к депутатам Государственной думы, бывшим офицерам ФСБ, и они отвечали: «Зачем тебе это? Зачем тебе влезать в этот геморрой?» Простой аргумент, что я не могу, дескать, жить в городе, где насилуют двухлетнюю девочку, не казался депутатам убедительным.

Государственные служащие, призванные насилие останавливать, зачастую сами же и сеют его. Но не в этом беда. Беда в том, что рядовой гражданин, не обязанный службою предотвращать и останавливать насилие, не видит в предотвращении и остановке насилия своего прямого и непреложного долга. Никто не думает всерьез, что обязан остановить всякую руку взрослого, бьющую абсолютно любого ребенка.

Дело дошло до того, что про это можно даже написать, и текст не покажется до оскомины банальным. Того и гляди вызовет споры.